Літературний дайджест

Предваряет книжку многоголосое предисловие. С. Янышев: «есть роскошь читать эти стихи вслух...» В. Пустовая: «...мастер преобразовывать жизнь в живопись...» Л. Костюков: «дело, пожалуй, в зорком прищуре живописца...» В. Губайловский: «...Штыпель... принимает на веру только то, что видит сам...» Д. Давыдов: «блистательное умение работать с ритмическими переходами, звукописью, фонетическими цитатами ...» Д. Бак: «... парадокс герметизма и простоты»

Cоглашаясь с авторами предисловия, которые, хоть и по-разному, почти полностью объяснили, чем хороша эта книжка, я бы хотела остановиться на некоторых примерах и, во-вторых, на «размышлениях практикующего стихотворца», которые тоже часть книжки.

Привожу целиком стихотворение открывающее книгу -

вот слова: 
их значения 
не имеют значения

и не только потому что название книги это цитата из него, оно во многом объясняет как построены стихи Аркадия Штыпеля. 

Не имеющие значения слова становятся объектами игры с ритмом, рифмой (в том числе внутренней и инверсированной), формой, и визуальной, и музыкальной. Из них собирают картинки как в мозаике, ими жонглируют, разглядывают в калейдоскопном отражении, , «перевод / с иврита на арбат / с английского на ангельский...» «батяня-вомбат».

Шорох
шероховатой листвы
ворохом хмель на заборах

море 
в белой раме
в послеобеденной дрёме

недвижны
дикие осы
над недоеденной долькой арбуза...

Серия моментальных снимков образует панораму за которой «...такое/ сугубое/ сугубо личное...»

вдруг прошелестят
два-три засохших имени 
напоминая о 
философской категории времени...

Значения слова приобретают в сталкивании звукового и визуального, (внешнего) с «сугубо личным».

Вот три отрывка из «Машины времени»:

Машина времени
махину времени
пере-

ламывает
пере-
жёвывает
да отплё-
вывает...

...в исчезательной воронке
как на старой киноплёнке
как в дрожащей кинорамке
как в стеклянной панорамке
тают бывшие ребёнки
их посбитые коленки
их весёлые панамки
бултыхаются болонки
тонут орденские планки
саблезубые коронки
пироги да утюги...

Сначала на поверхности только ритм, звуки, выстраивающиеся в последовательность аккордов.

Сплетаясь в завораживающую рапсодию, исполняемую певцом-рапсодом, они (слова-звуки) нанизываются на нитку контекста, и за звонкой презентацией вырастает рассказ, личный и щемящий.

«там в химической машине/ в мозговитой мешанине/...вылупляются стихи»

vs

«... порхала осень грязнолица/...такая звонкая цевница/ над оцинкованными крышами/ над оцифрованной равниной/ в небесах безыдейных безрифменных»

...и некто парадоксов друг
так зябко вздрагивает вдруг

вот и дождь прошёл
и снежок прошёл
и год прошёл
и другой прошёл...

Ну да, «кривошипы шестерёнки шатуны шары гребёнки»... - это красота, обманки, нарисованный камин, за которым и находится дверь в волшебный театр стиха Аркадия Штыпеля.

Чаще всего её только приоткрывают нам, разрешают глянуть в щёлку. Там и находится сам поэт, с мудрой отстранённостью наблюдающий собственное присутствие в уходящем, утекающем времени. «Замёрз наш пруд / а я и не приметил / как изменилась парадигма.»

В «стихах для голоса» (‘Держа-вю´, ‘Bo весь логос´) дверь почти не открывается. Здесь рифма и все остальные формальные атрибуты стихотворения, причудливо меняющийся ритм, как из кусочков Лего складывающийся иронический рассказ, маскируют лирический план, который несомненно присутствует, но мы о нём скорее догадываемся на инстинктивном (gut feeling) уровне.

В Сонетах автор более щедр, нас почти впускают внутрь.

Гляди: там наши тени на мосту -
там сирота целует сироту
в пространстве разобщенья и разгрома...

или

Под кисленькой, махорочной звездой
сойдёмся мы, как бы с живым живой, 
как две ладони на пиле двурогой,

когда откроется горелый окоём, 
когда откроется, что всё-то мы идём
одной, единственной, дорогой.

Но особенно разрешает себе открыться Аркадий в Четырёх книгах.

Все четыре построены по концептуальному принципу - оглавление (СОДЕРЖАНИЕ!) ненаписанных книг стихов. Приём, использованный, (не буквально, примерно) и раньше, хотя бы Львом Рубинштейном.

Такая формальная форма позволяет не бояться сентиментальности, разрешить себе откровенную красоту. Беру из разных Книг по строчке практически наугад:

Хитросплетаемы, кружимы

Приглядывай, Боже, за мной

Когда взамен утраченных искусств

Ужасные священные приметы

Каждая - это начало монолога в театре одного актёра - Штыпеля. По каждой из них можно представить, додумать остальное. Акмеисты, стиль Модерн (если уж мы считаем Штыпеля и живописцем) приходят на ум. А целиком это опять хитрое построение, в котором пост-модернистски сталкивают формы. 

В компании, хоть раз слышавшей как Аркадий Штыпель читает стихи, стоит по любому поводу произнести слово ремонт, как тут же радостно перебьют, «...а это не ремонт, а это карантин для инопланетян...».

Ну, казалось бы, подумаешь, «ободранная дверь, закрашено окно...», на поверхности достаточно пустой стишок, а на чтениях рано или поздно требуют - «ремонт». И скандируют вместе с автором.

Не потому, не только потому, что лёгкий и смешной. Здесь опять столкновение, сталкивание звуко-ритмического ряда со смысловым, слова - звуки, (ободр, др, кр, рт, но- ок-но) картинка-фотография, напряжение неизвестного «все думают ремонт...» и неожиданная концовка вбирающая всё «...кар-ран-тин/ для ино-плане-тян...»

В «Любительской филологии или размышлениях практикующего стихотворца», есть текст «Об одном стихотворении Фёдора Сваровского». Он кажется мне оптимальным разбором/рецензией.

Аркадий Штыпель приглашает читателя участвовать в процессе, детально, построчно объясняя своё прочтение, улавливая сознательные или бессознательные отсылки к другим источникам, аргументируя, препарируя стихотворение таким образом, что оно не умирает, не становится филологически-анатомическим объектом, а открывается по новому, отполаскивается от чтения замыленым глазом..

Ну, конечно, он и актёр, и живописец, и мудрец, пересказывающий нам своё знание - «Истинно - без всякой лжи, достоверно и высшей степени истинно». Одним словом - поэт.