Літературний дайджест

А ведь читатель уже ждет рифмы с афоризмом известного поэта-минималиста «глаза слезятся, а руки делают». А тут - арт-детектив, исполненный на знакомом сленге Московской концептуальной школы плюс урбанистические ужасы из интервью самого автора. Словом, история прекрасная и ужасная одновременно.
Главный герой «Пражской ночи» - киллер высочайшего класса, умница-романтик, и даже ругаться матом начинает лишь в конце первого абзаца. «Я - чадо глубокого советского мира, - сообщает он, - дитя его последних прощальных вибраций». Типаж, согласимся, знакомый, и мерещится то ли грустный отщепенец Дмитрий Волчек, то ли записной мизантроп Дима Бавильский, которые могли бы стать прототипами героя. Один живет в Праге, где все по сюжету и случается, другой так же любит свою жизнь в искусстве и немного в СССР.

Кстати, о любви к столице. У Сорокина, помнится, совокуплялись сквозь географическую карту, проделав дырку в Москве, у Пепперштейна в нее стреляют развлечения ради: «Кто-то крикнет: „Москва", - и сразу я делаю выстрел с разворота, не целясь, и, не сомневайтесь, пулей пробито сердце нашей родины». В которое, добавим, стучится пепел империй и прочая история партийной литературы. Ведь главный герой романа - правнук писателя Короленко и заодно сын защитников режима, уничтоживших дедушкину культуру. Его родители -"он - младший лейтенант танковых войск СССР, она - молодой офицер КГБ« - убивая «Пражскую весну», породили будущего мстителя.

А ведь с чего все началось в этой убойной истории с архитектурой? Вот случается иногда, что вроде бы любишь девушку, а после осознаешь, что и не ее вовсе, а скорее - дом, квартиру, бывать там, слушать музыку под вишневое варенье с чаем и бабушкиным «а Настенька вам свои рисунки показывала?». Так и с героем романа. «Крошечный особняк, лепные фавны и нимфы в тополином пуху. О, как я люблю такие места! Ради них я задержался на этой планете». Ради этого, заметим, и роман о наемном убийце не грех написать. Кстати, сам автор произволом застройщиков в родной Москве в последнее время сильно озабочен. «Но за многие дела они еще поплатятся, и это уже происходит, - грозится он в одном из своих интервью. - Состояние, которое запечатлено в новых домах, свидетельствует о том, что заказчики глубоко несчастны». Ему вторит главный герой романа: «Но я отомщу. Постепенно погибнут все, кто сделал это: главы строительных компаний, заказчики, архитекторы, все. Всех найдет меткая пуля».

Впрочем, душой наш герой-белоручка, конечно, чист, и словно к фригидной героине «Тридцатой любви Марины» Сорокина, кончившей в финале лишь под гимн СССР по радио, только после первого убийства к нему возвращается вдохновение, и он снова начинает писать стихи. Родом из детства, конечно, и дедушкиной родины вперемешку с родительской отчизной. И неудивительно, что некоторые заказанные жертвы похожи для героя на персонажей советского кино: «Чем-то он напомнил мне профессора Плейшнера из фильма „Семнадцать мгновений весны", когда тот, сутулясь, идет по улицам Берна навстречу гибели, шаркая ногами и близоруко щурясь на небо». А уж описанию пражских архитектурных красот наш нежный убийца отдается с неизбывной страстью, лишь для приличия вопрошая читателя: «Я не утомил вас описанием города? А мне по хую, если даже и утомил!».

И безусловно, более всего впечатляет в «Пражской ночи» финальный парад богов, что родом, естественно, из «Мифогенной любви каст» самого Пепперштейна. Этакая свальная мифология с политологией вкупе. С одной стороны - «толпы рокеров, готов, байкеров, хиппи, цыган, эмо, хасидов, кришнаитов, рэперов, толкиенистов, ролевиков, панков и киберпанков и прочих». С другой - «Сварог, Кама, Ладога, Свияга, Перун, Ярило, Велес - старые, с орденами и медалями Великой Войны на лацканах убогих пиджаков». И посреди всего этого фольклорного великолепия - столичный мальчик-крысолов, в очередной раз поднимающий веки Вию постмодернизма.

Павел Пепперштейн. Пражская ночь. - СПб.: Амфора. - 208 с.

Игорь Бондарь-Терещенко