Літературний дайджест

Выход нового перевода Буковски — праздник сам по себе, ведь сколько лет мы видели на книжных полках лишь переиздания в различных обложках. Кстати, об обложке — традиционный эксмошно-доминошный гламур с ухоженной красоткой и подтянутым мачо подходит прозе старика Бука примерно так же, как, скажем, Магритт в качестве иллюстраций к О. Робски. Ведь герой Бука, если вспомнить его экранизации, — это не оттюнингованный Мэтт Диллон в «Фактотуме», а побитый жизнью Микки Рурк в «Завсегдатае бара». Но это не испортит удовольствия, когда есть 300 страниц поздних (сборник 83-го года) рассказов великого и ужасного (к вопросу об обложке) Бука.

«Йорг со своей седой бородой, ломаными жёлтыми зубами, вонью изо рта, багровыми ушами, испуганным взглядом, в захезанном драном пальто, в руках — трость с набалдашником из слоновой кости».

Бук стар, он плохо выглядит и чувствует себя, он стал ещё желчней и язвительней, но это ведь обычное состояние Бука, и он получает от этого кайф, верно? И мы, кстати, встречаем целую галерею не только его альтер эго (здесь он не только под привычным именем Чинаски, но и Реноффски), но и ипостасей оных. Все они на дне жизни, на какой-то её особенной кромке («Иногда просто опускаешься на дно ужаса, задираешь лапки — а всё равно никак не сдохнешь»), как на передовой («Садишься в такси — уже война. Покупаешь хлеба — война. Снимаешь себе поблядушку — и это война. А мне иногда нужны такси, хлеб и бляди»). Это война и — поэзия.

— А из какого импульса вы создаёте свои стихи?

— А срёшь ты из какого импульса?

Он полон (ещё б, столько лет и столько пьянок, женщин и друзей) мудростью жизни: «Ну а что, все мы умираем, дело просто в математике. Что тут нового? Проблематично дождаться» — и безумия. Жестокости и смирения.

«Надеюсь, не забилась раковина. Хорошо, что я не выеб поклонницу. Хорошо, что у меня не очень получается ложиться в постель с незнакомыми женщинами. Хорошо, что я идиот. Хорошо, что ничего не знаю. Хорошо, что меня не убили. Когда я гляжу на свои руки и вижу, что они по-прежнему пристёгнуты к запястьям, я думаю про себя: как мне повезло».

В нём найдётся место для обыкновенного ужаса (пожилые супруги стреляют друг в друга — он отказался её поцеловать, она вспомнила его старую измену) и последнего поворота на Бруклин. Он детально опишет своё похмелье и как ему мешали спать («я всегда сплю до полудня») телефонные звонки. По ходу Бук отпустит парочку не в бровь, а в глаз замечаний об искусстве («Камю писал так, будто плотно покушал только что: стейк, жареная картошечка, салатик, а заполировал ужин бутылочкой хорошего французского вина») и щедро, как мелочь на чаевые, бросит метафор (похороны нелюбимого отца были «как остывший гамбургер»). И всё это с таким достоинством, как у тех стариков-нищих, что блеском гордости в глазах могут герцога за пояс заткнуть.

«Передо мной лежал чек. 1 доллар 85 центов. У меня с собой было 2 доллара — хватит как раз, плюс чаевые. А как я, на хер, буду платить зубному — это уже другой вопрос».

А что ещё надо его героям? Которые едут на скачки, и их обворовывают. Просыпаются в похмелье и начинают подкалывать благополучных жирдяев внизу у бассейна. Заходят в бар, и на них кто-то, в свою очередь, наезжает. Ведь «это такое уродство и одержимость, что меня завораживает», а «гениальность, вероятно, — это способность говорить глубокое просто». Вероятно. Ведь они просто живут.

«…В действительности вступают всякие средние величины, всевозможные законы, про которые ничего не знал, хоть и воображал, будто всё идёт хорошо. И однажды ночью — жаркой летней ночью где-нибудь в четверг — понимаешь, что и сам уже пьянь, сам сидишь где-нибудь в полном одиночестве, в дешёвой съёмной комнатушке, и сколько б раз ты здесь уже ни бывал, это не помогает, всё даже хуже, поскольку привычно не рассчитываешь, что тебе такое предстоит. И остаётся одно — закурить новую сигарету, налить себе ещё, проверить стены, вдруг на них повылазили рты и глаза. Немыслимо, что мужчины и женщины друг с другом делают».

И в конце, понятно, ничего не произойдёт — ни хеппи-энда, ни большого взрыва, вообще ничего. Но это будет «вероятно гениально», сцены как в чёрно-белом Антониони: «А потом они вставали и садились, садились и вставали, дожидаясь, когда же Глория вернётся с холодным пивом».

Кстати, об интонации. Перевод играет («вытянулся во весь рост, во всём своём убожестве»), богат особенно там, где это касается сленга: «мне было тупо», «тебе это зачем-то полезно?», «она тебе мозг ест» — хоть сейчас на вооружение бери для следующей пивной посиделки. Но «песня доигралась», «я увожу тебя домой незамедлительно», «приставила дуло к его груди поближе к себе», «чего бы и нет?» — это не обычный перевод, а что-то другое. Впрочем, и не безграмотность, а скорее, видимо, такая переводческая стратегия М. Немцова, хорошо известная по другим его переложениям, по введению английского языка (со всеми потрохами — не только интонационными, но и лексическими, семантическими и т.д.) в русский. Будет ли от этого проза Бука ближе — Бог весть.

Надеюсь, Глория придёт с пивом уже совсем скоро.